Как брестчанин 20-летним парнишкой почти год ликвидировал пожары в зоне отчуждения

Мама умоляла уволиться, узнав, что сына направляют в зону отчуждения. На тот момент брестчанину Александру Залевскому было всего 19 лет. Он только окончил училище. А через пару дней после своего 20-летия парень оказался в эпицентре катастрофы века. Шаг влево — радиационный фон в норме, шаг вправо — зашкаливает, и в таких условиях приходилось тушить пожары. Это история не о подвигах, а о человеке, который, как и сотни других ликвидаторов, просто делал свою работу. В интервью корреспонденту БЕЛТА Александр Залевский рассказал о десяти месяцах службы в зоне отчуждения.

— Авария на Чернобыльской атомной электростанции произошла 26 апреля 1986 года. Где вы были в этот момент?

— В 1983 году я поступил во Львовское пожарно-техническое училище. В момент аварии мне было 19 лет, я был на стажировке в Бресте. В 1986 году окончил училище, и в октябре меня направили в городской поселок Комарин в Брагинском районе служить в военизированную пожарную часть.

Когда мама узнала, что я туда поеду, умоляла уволиться (в этот момент Александр Залевский едва сдерживает слезы). Я сказал, что не могу: мои товарищи и другие люди едут, мне будет стыдно, меня будет мучить совесть, не смогу смотреть товарищам в глаза. Молодой был, какого-то осознания опасности не было. Сейчас-то я свою маму понимаю. Тогда она отправляла меня с наихудшими опасениями, тем более, я — единственный ребенок в семье.

В чем специфика работы? Солнце светит, тепло, ничего не стреляет — расслабляющая обстановка. А расслабляться нельзя! В одном месте фон может быть нормальным, чуть-чуть отойдешь дальше — фон совсем другой. Следить за собой надо было всегда: бриться, стираться, соблюдать личную гигиену, потому что все могло плохо закончиться.

— Что входило в ваши обязанности?

— Я работал инспектором государственного пожарного надзора в Комарине. Когда начальники караулов уходили в отпуск, заступал в смены, участвовал в ликвидации и тушении пожаров. Это основная работа. Совместно с милицией осуществляли патрулирование зоны отчуждения, чтобы там никто посторонний не появлялся, производили разведку пожаров.

3 октября мне исполнилось 20 лет, а 8 октября я поехал служить. Дислоцировались в чистой зоне, но службу несли на загрязненной территории.

Часть по штатному расписанию была маленькая, на пожар выезжали два-три человека вместе с водителем. Зима в тот год была суровая, минус 25 градусов, поэтому на пожарах было нелегко. А летом своя специфика: горели в основном леса и торфяники. Вспоминаю, как тушили торфяник в радиоактивной зоне вдвоем с водителем. Машину поставили на водоисточник, проложили две рукавные линии, подсоединили стволы — и в полном амуниции вперед. А жара 30 градусов! Как будто в преисподней: раздеться хочется, но нельзя из-за радиоактивной пыли, помыться — не помоешься. Никто не жалел себя особо. Терпели…

Способы ликвидации пожаров не отличались, но надо было все силы прикладывать, чтобы не было большой площади, потому что тогда очень сильно повышался радиоактивный фон.

Подмога тоже была. В лесхозе была машина. Мы вызывали — они приезжали помочь. Могли и сутки провести так, пока смена не приедет. Бывало и такое. Думали смениться скорее, да на рыбалку пойти. Нам же по 20 лет было. В Днепре безопасно было рыбачить.

В августе 1987 года меня перевели на службу в Жабинковский район.

— А как организовали свой быт, в каких условиях жили?

— Можете себе представить, что такое городской поселок в те времена — большая деревня. Вначале мы жили в гостинице. Потом нам ее перестали оплачивать, жили в частном секторе. Затем нас отправили в пустующий дом барачного типа. Зимой температура на улице опускалась до минус 30. У нас отопительный котел был небольшим. Всю ночь его же не будешь топить, ведь утром на работу надо идти. Когда спать ложились, в комнате было градусов 10 тепла, просыпались — где-то минус 5. Потом ближе к весне УВД, к которому мы тогда относились, купило каменный дом на берегу реки Днепр, с баней — тогда и зажили. Пока дом не купили, готовить особо негде было. Было одно кафе, там и питались. Маме подробностей службы не рассказывал. Говорил, что все нормально.

— Что больше всего поразило в зоне отчуждения?

— Обратил внимание, как природа сразу свое берет. Когда нет людей, все быстро зарастает. Там, где дома, — бурьян в человеческий рост. Помню, выезжали на тушение пожаров, из машины не могли выйти — собаки одичали. Вообще, впечатление жуткое. Но некоторые люди продолжали там жить: пожилые и индивидуалисты.

— Извините за такой вопрос, сказались ли эти десять месяцев на здоровье?

— Как-то так получилось, что у меня в личном деле не оказалось отметки, что был в "зоне". Когда поступил в Высшую московскую пожарно-техническую школу, всех "чернобыльцев" отправляли на медосмотр, а меня — нет. В медсанчасти мне сказали, что таких данных у них нет. Тогда написал рапорт, и мне выдали справку, что служил в зоне отчуждения. Проходил обследование, и до сих пор помню того пожилого врача. Он у меня спросил, что болит. Я ответил в шутливой форме, что ничего. Тогда он мне сказал: ты, внучек, не хорохорься, а следи за своим здоровьем. Через полгода у меня начались проблемы со здоровьем.

— Как вы относитесь к тому времени? Не хочется вспоминать?

— Знаете, раньше особо не хотелось, а сейчас нормально отношусь. Ни о чем не жалею. Было и было. У меня есть дочка, внуки — продолжение рода.

— Напоследок позвольте поинтересоваться, сколько лет вы отдали пожарной и спасательной службе.

— На заслуженный отдых вышел в 2016 году в должности заместителя начальника Брестского областного управления МЧС. Стаж — 33 года. Шесть лет возглавляю областное отделение Белорусской общественной организации ветеранов органов и подразделений по чрезвычайным ситуациям "Спасатель".

— Благодарю за такую откровенную беседу.

Фото: Виолетты Южаковой и из личного архива героя интервью,

Источник: onlinebrest.by